Мама съездила в Москву, купила Коле новые брюки. Он поглядел на них, и вдруг крикнул дрожащим голосом с обидой: зачем ты зря потратила деньги!
На школьном вечере поэзии он вёл себя не так, как обычно: стихов не читал, а когда началась дискотека, стал приглашать всех девушек подряд — никогда прежде не любил танцевать — и бурно веселился. Кто-то спросил: «Что с тобой?». Он бросил: «Навёрстываю упущенное…»
Возвращаясь с последнего проведённого им актива, бросил кому-то из знакомых: «Может это — моя лебединая песня».
Из деталей, из мелочей, из взглядов, многозначительно брошенных на ходу фраз вдруг проступила страшная правда: знал, готовился. И даже иначе можно сказать: предупреждал.
Он предупреждал — и будто загонял себя каждой такой многозначительной фразой всё дальше и дальше к последнему шагу, будто вешки ставил — в топь. Дошёл, роняя слова, и решил, что отступать некуда, недостойно. Он словно лелеял, бережно вынашивал несколько месяцев мысль о самоубийстве, любовался ею. Берёг, как последний патрон.
Из завещания Коли Яралова:
«Я знаю, на что иду. Знаю, что принесу вам большое горе. Мне вас очень жаль, но себя жаль ещё больше. Нужно вовремя поставить точку. Не нужно расстраиваться. Всё к лучшему. Простите за всё. Этот вопрос я должен решить… Это дело чести…
У меня есть просьба, которую прошу рассматривать, как завещание. Прошу выполнить её в точности. В моей смерти прошу никого не винить. Не виноваты ни школа, ни семья, ни кто-либо другой… Прошу проследить, чтоб никого не наказали по моей вине. Прошу принести всем учителям, родителям, одноклассникам, вообще всем мои извинения. Я очень виноват перед ними. Следствия по моему делу прошу не открывать. Похороните меня быстро, без всяких застолий. Потратьте как можно меньше денег. Проследите, чтоб учителя, родители, одноклассники потратились как можно меньше. Не надо расстраиваться и плакать, не надо трагедий. Всё спокойно. Похороните меня на высоком месте, чтобы рядом были деревья и видно горы… Не надо митинга около школы, просто последний звонок. Хочу как-то отметить Дворец пионеров, тайно мечтаю, чтоб меня вынесли оттуда. Мой комсомольский билет и фотографию прошу отправить в пионерский лагерь «Орлёнок»… Прошу пресекать решительно все слухи и сплетни обо мне, если они связаны с моей жизнью, с моим классом и так далее. Я не хочу, чтоб моя комната пустовала. Тома, сделай там свой кабинет. На мой день рожденья прошу приглашать одноклассников, веселитесь…
Я хочу, чтоб все обстоятельства моей жизни остались тайной. Ничего не рассказывайте никому.
Возможно, я делаю глупость. Честно говоря, я не хочу умирать, но продолжать жить я не хочу ещё больше…
Я принес вам столько несчастий. Вы столько сил потратили на меня зря. Целую вас, обнимаю.
Любящий вас Коля».
Перед смертью Коля выбрасывал свои бумаги. Что в них было? Может быть, дневники? Какие-то личные записи? Мы не знаем. Знаем только одно: Коля не хотел, чтоб в его душе копались. Поэтому строить версии, догадки, вести «следствие» по его «делу» мы не будем.
Колина жизнь и смерть — не загадка, к которой можно подобрать десяток ключиков-разгадок. Это тайна. Самая настоящая. И именно с этим ощущением мы пишем о нём.
За два месяца до Колиной смерти в этом классе произошло ещё одно трагическое ЧП. Погибла одноклассница. Гордость класса. Умница. Красавица.
Причины — глубоко личные.
Больше этой истории касаться не будем. Чтобы не задеть неосторожным словом близких, не тревожить понапрасну светлую память юной и чистой души.
И ещё потому, что это — отдельная, другая история. Она коснулась Колиной жизни рикошетом. Но — точным, попадающим в самое сердце.
…Её искали почти всем классом. Когда тело вытащили из воды, Коля видел отца девочки.
После долго не мог прийти в себя, всё повторял: «Какие у него были глаза…». Повторял с плохо скрытым ужасом.
Когда шли с кладбища, они с учителем физики отстали. До сих пор он вспоминает тот разговор с тяжёлым чувством — пытается понять и не может.
— Видите ли, Коля сказал мне тогда всё то, что я хотел бы сказать ему и всем ребятам. Что не могла она, не имела права, что такой дорогой ценой платить за свои чувства — преступление. Пытался убедить себя? Не убедил.
…Когда в его школе состоялось собрание педагогического коллектива («Об усилении роли идеологической работы…» — или что-то в этом роде), на котором должна была пойти речь о смерти двух детей, его тётя Тамара Николаевна собралась с духом, пришла — тут-то и услышала впервые: «Ваш Коля был слишком начитанный, порядочный. Надо было его больше закалить… Надо было его лучше готовить к трудностям…»
У кого это сказано: «Жизнь свою читал с листа»? То есть жил как бы набело, без помарок. У многих окружающих было именно такое, наверное, ощущение от его, Колиной жизни.
Коля умел спорить. Но как расскажешь об этих спорах?
Его удивительно ясную (без помарок) речь отмечали все. Уже старшеклассником как-то наотрез отказался — в открытую, на уроке учить стихотворение Маяковского. И доказал, и победил в споре. И весь класс вместе с ним учил другое, непрограммное стихотворение. Фантастика?
Для него, Коли, обычное дело: встать на уроке и выступить о «Поднятой Целине», о Горьком, о Сталине. Он не боялся ни тех минут, когда класс напряжённо затихал, ни тех, когда большинство восставало против его, Колиной, точки зрения.
Он любил выступать и тщательно готовился ко всем выступлениям. В школе — ведущий всех вечеров, в галстуке-бабочке с весёлыми глазами. На диспуте, на слёте, на комсомольской учёбе, на областном пленуме — произносящий самые главные, проникновенные слова, громящий с трибуны бюрократов («хорошо говорит» — цокали языком в зале), вдохновенный и порывистый.
Он любил Баха и Бетховена, красивые песни под гитару. Любил стихи. Любил «великую русскую литературу». Любил горы, походы, куда его взяли впервые в четыре года. Любил шумные студенческие сходки, споры — его тётя Тамара Николаевна долгие годы возглавляла замечательный студенческий клуб «Аполлон», полгорода — её воспитанники.
Это была чистая среда.
«Что изменилось за лето, стал ли я взрослее? За лето я стал жёстче, высокомернее, холоднее. Как-то замкнулся. Но я не считаю, что стал хуже. Вышеперечисленные качества в какой-то мере хороши и нужны — я стал взрослее. В последнее время я часто думаю о будущем. Вот уже год я оцениваю свои поступки по прошествии некоторого времени, совершенно произвольно. Это не зависит от меня — просто вспоминаю».
«Что я знаю о себе? Я знаю о себе раз в пять больше, чем другие. Но продолжаю раскрывать себя каждый день. Какой я человек? Какие способности в себе я нахожу? Человек я в целом положительный. Но с несколько реакционным характером. То есть есть во мне и злость, и жёсткость, и высокомерие…
Что я ценю в товарищах, в людях вообще? В товарищах я ценю склонность к пониманию. А в людях — благородство, чистоту, интеллигентность, ум, гордость и честь… Каким я кажусь другим людям? Почему? Людям я кажусь, по-моему, воображулей и зазнайкой, вообще плохим человеком. Но, честно говоря, мне на их мнение наплевать. Именно наплевать. Люди, которые меня понимают, относятся ко мне по-другому. Какие недостатки я у себя вижу? Я думаю, что я слишком уступчив. Об остальном — и более важном предпочитаю умолчать».
С детства моей любимой книгой была книга польского писателя-антифашиста Януша Корчака «Король Матиуш I». Я читал её около тридцати раз и всё равно не могу сдержать слез в конце книги, когда Матиуш умирает…
Образ короля Матиуша очень близок мне. В детстве я был таким же. Такие же мысли, «бредовые» идеи сделать мир лучше, а людей — чище… Прошли годы жизни. Детство ушло безвозвратно. Ушли самые счастливые, безоблачные годы. Теперь я возвращаюсь в этот звонкий мир благодаря Матиушу. Его мысли наводят на меня странные ассоциации и сейчас. Это потому что я перенял образ его мышления. Этому помогло и то, что у нас схожие биографии. С высоты моего возраста мои мысли выглядят смешными, но такова жизнь. Я стал оценивать свои поступки Матиушем. Он часто со мной не соглашается, и это и значит, что время детства прошло».
Классика какая-то.
Да, классика. Классика мыслей, чувств, пристрастий…
Как найти Колю в этой «беспомарочной» жизни?
Всё-таки ритм сердца — он сбивчивый. Так-так.
Всё-таки жизнь — не сплошная линия. Где ты, Коля?
…Тётя отвела его в изостудию. Его детские работы сразу появились на выставках, их отмечали даже профессионалы. А он — может, случайно? — забрёл во Дворец пионеров, в ту комнату, где заседал пионерский штаб.
И пропал в нём с головой.
Из беседы с одноклассницами:
— Знаете, он всегда ходил на перемене с книгой…
— С какой?
— «Материалы XXVII съезда КПСС».
— Что, просто носил с собой на всякий случай?
— Нет, почему. Читал…
«…Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо, но в мире, где царят протекционизм, поклонение деньгам, силе, подлость и низость, это невозможно.
Я выбрал путь действия через комсомол… Этим и вызвана моя «анекдотическая» верность идеям».
Из выступления на пленуме обкома комсомола: «С полной ответственностью могу сказать, что перестройка в комсомольских организациях началась и пустила корни, но её темпы в последнее время несколько замедлились… С такой тенденцией мириться нельзя.
У некоторой части молодёжи сложилось пренебрежительное отношение к нашим моральным, духовным, историческим ценностям. Стыдно, что мне приходится быть их товарищем по союзу… Это я говорю, потому что ослабла роль комсомола как воспитательной организации…»
…Колина мама бросила в сердцах: «Тебя лечить надо от комсомола!» Страшно обиделся.
В другой раз сказал ей: «Хорошо, мама, я не пойду завтра во Дворец. Но с одним условием: ты не пойдешь тоже в свою больницу. Ты тоже бросишь свою работу».
Из беседы с Арианой Джиоевой, секретарём Юго-Осетинского обкома комсомола по учащейся молодёжи:
— Коля пришёл с идеей: давайте организуем школьный колхоз! Пусть будут новые трактора, своё поле, своя ферма! Я ему говорю: давай сначала организуем обычный субботник. Потускнел. Или — ещё идея: создать внешкольную комсомольскую организацию. Пройти по школам, выявить лучших — из них сколотить такую вот «боевую» группу. Я опять попыталась вернуть его с облаков на землю: вот твой штаб, ты его командир — увлеки ребят… А он мне — всё не то. Махнул рукой…
— Ноги моей больше не будет в парламенте! — вернувшись во дворец, решил смертельно оскорблённый Матиуш. — Черной неблагодарностью отплатили они мне за всё, что я для них сделал. За бессонные ночи, за опасные путешествия, за защиту государства, едва не стоившую мне жизни… Нет, не стоило ради них стараться.
Как-то бросил «Томе» странную фразу: «Эх, стать бы хоть ненадолго маленьким Сталиным, навести здесь порядок». А в школе, на уроках, активно выступал против Сталина (оппонентов было достаточно), громил сталинщину — с выкладками и цифрами из журналов.
Из завещания Коли Яралова: «Я считаю себя комсомольцем. Но в общественной жизни я родился слишком рано. Я человек будущего. Я считаю себя, теперь я имею на это право, видным теоретиком и практиком комсомола, но мне не дали раскрыться, к этому не готовы. На ближайшем пленуме обкома комсомола я прошу объявить мои последние пожелания относительно комсомола.
Работайте так, чтобы вас запомнили, не бойтесь смелых решений, будьте борцами, совесть, активность, идейность и энтузиазм — лекарства, которые вам нужны».
Влада — из параллельного класса, всегда вместе с Колей была ведущей школьных вечеров — скромная такая девочка с твёрдым характером — сказала нам: «Если б чудом можно было его встретить сейчас на улице — я бы отвернулась, руки бы не подала и никогда не стала с ним разговаривать. Как можно так?».
Одноклассницу Владу можно понять: по отношению к своим близким Коля совершил чудовищную несправедливость. Никаких реальных, близко лежащих причин (о которых можно было бы сказать в одной фразе) нет.
…Не будет версий, догадок, мнений. Но будут сомнения. И первое из них — о смерти.
Так ли уж виноват «переходный возраст» в жуткой вспышке подростковых самоубийств? Подросток легче проваливается в яму стресса, психологической драмы, но что-то ведь должно держать его на краю — какая-то защитная система?
Колина смерть показала: причины не стоит искать на поверхности.
Они — глубже. Хороший учитель не заменит веры в своё предназначение, всосанной с молоком матери. Твёрдой духовной опоры внутри себя.
Но ведь у Коли эта опора была. Была вера. Было предназначение. Был идеал…
Из сочинения: «Павке было легче. Он боролся с явными врагами… А я не могу даже раскрыться, выложиться. Примером для подражания служит В. И. Ленин. Горький писал о нём: «Для меня Ленин — герой легенды Данко». Ленин смог это сделать, а у меня такой возможности нет. Поэтому мои желания и стремления скромны: дожить бы до второго тысячелетия. Дожить и погибнуть. Это личное, а пожеланий окружающим меня людям и обществу в целом не перечесть. Хочется отдать освобождению человечества и воцарению истинно человеческих, гуманистических ценностей все свои силы. Я способен на этот подвиг, но нет условий для его осуществления. Все мои мысли и задумки — бред, если их не понимают. А как раз поддержки, понимания у меня нет. Жаль, что из-за моего личного несовершенства пропадают идеи, достойные будущего. В этом виноваты многие, целые массы людей, они несчастны. Возможно, это бред максималиста, но именно эти мысли роятся в моей голове».
…Странный ребёнок? А может напротив — глубоко нормальный? Чересчур нормальный?
Иерархия нравственности — чуть книжная, без ярого максимализма, без истерики… Книжки читать любил? А это что, болезнь? В горы ходить обожал — урод, скажете?
Не сходились у нас концы с концами. Как ни крути.
Отмечают все: к концу девятого класса к общественной работе Коля несколько охладел. И тут — поездка в «Орлёнок».
Из письма: «Я попал в свою родную стихию. У меня начался такой прилив энергии, что я даже ночью думал. Работа была очень напряжённая… Сбор проходил в форме Академии Наук. С нами работала группа ленинградских педагогов из пединститута имени Герцена. Замечательные люди! Мы чувствовали себя на два шага впереди авангарда перестройки.
Меня избрали во Всесоюзный совет сбора — всего 16 человек по Союзу. Буду работать в Закавказье».
Он нашёл точку опоры, с помощью которой, казалось, может перевернуть мир.
Из письма Албану Джайлямышеву, участнику сбора: «…Сейчас у меня плохое настроение. У нас очень обострилась обстановка. Всё это очень отвлекает от работы. А она не удается. После головокружения от успехов началась тяжёлая полоса. Всё, что я сделал, никому не нужно. У нас не осталось комсомольцев. Я не могу их заинтересовать. К 70-летию ВЛКСМ провели на высоком уровне слёт комсомольцев-старшеклассников. Мы отдали ребятам всё, отдачи не было».
Из письма Коле вожатой «Орлёнка» Тани Гавриленко:
«…А теперь в общем о тебе. Мне кажется, ты одинок идейно. Коля, не горячись. Комиссар на боевом коне — это, может быть прекрасно, но это прошлое. Тебе нужны единомышленники среди ребят. Не при напролом, будь гибче…
Коля, мне жаль по-хорошему тебя. Я уже воспрянула духом, потому что вернулась в «Орлёнок». Боюсь думать о том, что будет, когда срок командировки закончится. Ведь «Орлёнок» — не навсегда».
Из письма Тани Гавриленко:
«…Я сейчас в полной растерянности… Уже неделю без лагеря и ощущаю насколько «там» идеальные и, может быть, искусственные условия жизни. После того, что я вижу, я не знаю, зачем моя работа, зачем «Орлёнок» — такой, какой он есть. Кому всё, что мы делаем, нужно? Ведь никто в этом беспорядке не сможет ничего сделать…
Я уже знаю десятки ребят, приезжающих из лагеря и говорящих с людьми на непонятном для тех языке».
В одном из последних, отчаянных писем Коля написал: «Я не выполнил свой орлятский долг, то, что мне поручили. Теперь моя жизнь ничего не стоит…»
Так, может быть, виноват «Орлёнок»? «Там» — идеальные условия. Искренние люди. Единомышленники, соратники. А «здесь» — серые будни. «Чудо-остров» — сказал кто-то об этом лагере. «Чудо-остров, чудо-остров, жить на нём легко и просто…»
И опять тот же вопрос: не слишком ли насыщенную, интересную, полнокровную духовно жизнь создают для ребят в «Орлёнке»?
Не будем аргументировать, доказывать, спорить. Каждый отвечает на этот вопрос сам — что для него норма: «там» или «здесь»? Другое дело: детей «под танки» бросать не стоит. Не стоит делать из них сознательно людей, идущих «на два шага впереди авангарда перестройки». Пусть каждый выберет свою дорогу сам. Впрочем, так оно и было: Коля сделал выбор.
Незадолго до гибели он сказал: «Во мне не один, а три Коли Яралова. Два уже умерли».
Встал утром. Собрался спокойно. Не выдал себя ни словом, ни жестом. Взял заветную тетрадь с записями из «Орлёнка». Достал портрет Наполеона, стоявший на почётном месте в шкафу. Сунул в портретную раму комсомольскую учётную книжку погибшей одноклассницы (зачем?). Попрощался глазами.
Почти месяц держал под подушкой номер «Огонька» со статьёй о самоубийцах. На его нетронутом столе осталась лежать вырезка из журнала — о самоубийстве молодого поэта Александра Башлачёва.
Наполеон… Башлачёв… Его «Грибоедовский вальс».
Вот и всё. Бой окончен. Победа.
Враг повержен. Гвардейцы, шабаш!
Покачнулся Степан Грибоедов,
И слетела минутная блажь.
Он смотрел голубыми глазами.
Треуголка упала из рук.
И на нём был залитый слезами
Императорский серый сюртук…
|
Загипнотизированный гастролирующим магом, колхозный водовоз возомнил себя Наполеоном. Гипноз прошёл, а водовоз так и остался в императорском сюртуке. И не смог больше жить.
Но кто загипнотизировал Колю? Или что?
Осталась тетрадь из «Орлёнка», которая была при нём в тот последний миг.
Из «орлятской» тетради:
«Каждое коллективное творческое дело (КТД) — это проявление практической заботы об улучшении общей жизни, иначе говоря, это система практических действий на общую радость и пользу. Главное — возбуждать и укреплять мажорный дух, дух бодрости и уверенности в своих силах, своей способности нести людям радость, стремлении преодолевать любые трудности».
Три Коли Яралова. Король Матиуш — душа ребёнка и взрослый ум, как сказал о нём кто-то. Высокий, нескладный парень, вздрагивающий плечами, когда его снимают с уроков для очередного «мероприятия», а вслед летят язвительные шуточки. Пламенный комсомольский активист.
Когда-то они — все трое — должны были совпасть. И совпали, как совпадают в одной точке прицел, мушка, и прыгающее перед глазами пятнышко мишени.
В первом классе, вспоминает Тамара Николаевна, у Коли случилась маленькая драма. «Тома, меня не спрашивают!», — пожаловался он после первой же недели занятий.
Нам часто казалось, когда мы думали о нём, — Колю не спрашивали о чём-то важном всю его короткую жизнь… Кто не спрашивал? И о чём? Теперь уже не узнаешь. Может быть о любви? Может, о каких-то иных духовных интересах, что остались невостребованными, а ведь силы в нём дремали немалые. Его спрашивали о другом. Часто спрашивали. Всё время.
— Не таких, как Коля, надо посылать в «Орлёнок»! — сказала Ариана Джиоева.
Подвиг. Страдание. Героическая смерть. Об этом мы наслышаны с детства. А откуда узнать о подвиге долготерпения, героизме будничного служения? Неужели вместе с карманной или настольной Библией ушли в небытие представления о грехе и очищении, о высшем даре — жизни — и о долге нести его бережно, преодолевая мучения во имя любви?
Примеры борцов за светлое будущее — всегда под рукой, в любой хрестоматии. А примеры проповедников, миссионеров, пастырей и лекарей, просто работников, трудом и самоотречением создавших прецедент гуманистического отношения к человеку? Вот эти бы Коле «убеждения»… И дело тут, конечно, не в том, по каким книгам учиться, хотя и это важно. Дело в том — как жить.
Больше двадцати лет назад в «Алом парусе» появилась статья об одном замечательном подростке, десятикласснике. Он был лидером класса, и формальным, и не формальным — умел погасить конфликт, увлечь, поднять настроение. Прошли годы, и Айк Котанджян, герой статьи, стал комсомольским работником, затем партийным. Идеалов юности не потерял, утвердив себя человеком и руководителем принципиальным и честным. Автор очерка не ошибся — он верно угадал героя.
А статья называлась так: «Вариантов не признаю».
…Прошло больше двадцати лет. И другой мальчик, в другое время, в других обстоятельствах, по сути дела повторил тот же святой принцип одержимости: вариантов не признаю.
Он сказал по-другому: «это — дело чести». Да, другая эпоха. Не вернуть тех романтических мальчиков шестидесятых. Быть может, Коля — последний из них, чудом уцелевший в наше время.
Не уцелевший, вернее.
Его смерть заставляет переосмыслить старую формулу. Варианты человеку нужны. Они необходимы всем нам, как воздух. Варианты во всём — в выборе поведения, стиля жизни, мышления, да и общественных организаций. И конечно, в выборе символа веры.
Деньги, семья, наука, религия, политика, свобода, подчинение, любовь, аскеза, любознательность, самопогружение…
Да нет предела этим вариантам. И каждый во благо.
Если по-честному.
…С этой честности любого из вариантов, честного выбора между ними и начинается богатство нашего общества. Любого общества.
Ведь богато оно людьми.
