Из письма Александры Стабровской-Антипьевой
Всё, что я пишу, это касается не только и не столько Коли, сколько воздействия «Орлёнка» как воспитательной системы на детей, о последствиях и возможности трагических последствий пребывания детей в этой «удивительной стране детства».
Я была в «Орлёнке» в 1988 году, на сборе комсомольцев. Так что мы действительно с Колей были там в одно время. И ощущение, что живёшь «на два шага впереди перестройки», тоже было, и поплатиться за это тоже пришлось.
И когда я тогда, девочкой-подростком, читала статью о Коле, выдержки из писем, мне казалось, что это писала я сама, я всё это действительно пережила и прочувствовала. И тоже было невыносимо жить. И мысль о самоубийстве возникала в моей голове не один раз, и готовилась я к этому…
Наверное, не хватало мужества, чтобы довести всё до конца. И статья о Коле, как раз подталкивала к такому выходу, казалось, что я не одна такая, вот ведь, человек решился…
Но в какой-то момент, я поняла, что гораздо большее мужество и сила нужны, именно для того, чтобы остаться жить, а не для того, чтобы умереть. А делать из трагедии подвиг, на мой взгляд, не совсем правильно, и мне, уже сегодняшней, кажется, что Коля свою слабость и нехватку внутренней силы быть исключительным (к чему он стремился, я именно так понимаю, всё, что прочитала о нём) компенсировал уходом из жизни. Уйдя – он стал исключительным, но эта исключительность – во всяком случае у меня, вызывает сожаление, и я не могу рассматривать этот поступок, как подвиг. Посмотри, Коля писал:
«Хочется отдать освобождению человечества и воцарению истинно человеческих, гуманистических ценностей все свои силы. Я способен на этот подвиг, но нет условий для его осуществления. Все мои мысли и задумки – бред, если их не понимают. А как раз поддержки, понимания у меня нет. Жаль, что из-за моего личного несовершенства пропадают идеи, достойные будущего. В этом виноваты многие, целые массы людей, они несчастны. Возможно, это бред максималиста, но именно эти мысли роятся в моей голове.»
Посмотри, какое противопоставление: я с одной стороны, а с другой стороны — и время и другие люди, виноваты они, а не я сам. Коля первопричину своих метаний ищет и находит во внешнем мире, в окружающих его людях, а не в себе…И с термином «Последний романтик империи» — я тоже не согласна, почему последний? Да их тысячи по стране, просто они смогли найти в себе силы жить и вокруг себя делать то, что не сделал Коля…. И именно про них, на мой взгляд, надо писать, и их жизнь возводить в ранг подвига.
Прошу заранее прощения, если обидела кого-то. И я очень боюсь, что нынешние орлята, прочитав всё, что написано на сайте, захотят повторить Колин путь, ведь там он «герой», о нём пишут газеты, создан сайт…. А я не только по себе знаю, как тяжело детям после «Орлёнка», не всем, конечно, но очень многим. Я больше 10 лет назад уехала оттуда, после работы вожатой, и с некоторыми переписываюсь до сих пор, им до сих пор тяжело принять сегодняшний реальный мир таким, каким он есть, а тут такая подсказка… Я не говорю, что про Колю надо забыть, не надо о нём писать и вспоминать, а о том, что нельзя детишек оставлять один на один с такой информацией и теми выводами, которые читаются в самой атмосфере сайта.
А вот письмо еще одного мальчишки, который был со мной и Колей в «Орлёнке» в одной смене. Он писал это в 1992, спустя 4 года после «Орлёнка», в тот момент, когда я поехала в «Орлёнок» работать:
«Орлёнок» — очень вредный лагерь, очень-очень. Только не рви в гневе письмо, и не вычеркивай меня из своих друзей – может ты еще согласишься со мной… Понимаешь, есть ряд заведений особого рода – армия, тюрьма, покидая которые, человек, всю жизнь вспоминает об этом. Тюрьма делает людей часто жестокими и бесчеловечными, армия – плохо влияет на мозги…..я говорю , это происходит не со всеми – со многими. Такого рода заведения меняют человека, его душу. Как ни покажется тебе это циничным и страшным, «Орлёнок» — заведение подобного рода, может, самое худшее из них, самое страшное, но… Но я люблю его!!! И в этом весь ужас, весь мазохизм-то состоит. Я обожаю «Орлёнок», и ужасаюсь, какой вред он приносит. «Орлёнок» перемалывает людей как тюрьма, как армия, но выпускает-то он не грубых, приспособленных к хамству жизни людей, а таких как я, ты, все наши. Потому ты и рвалась туда, потому что не можешь жить вне «Орлёнка». …Государство сыграло очень злую шутку, оно позволило себе иметь «Орлёнок», ведь это и есть то, к чему мы «шли» все страной. «Орлёнок» – это коммунизм – ха-ха-ха! (истерически смеюсь) и я, и ты жили при коммунизме, и это покалечило нас и наших друзей, мы были там в таком возрасте, когда начинается процесс становления личности… И вот мы ими стали…мы никому, по сути, не нужны в черством мире реальности. «Орлёнок» — это наркотик, который ведет к смерти. Мы иллюзия в этом мире. Увы…. Я чувствую себя глубоко больным, я умираю,… и всё это началось в «Орлёнке»…
«Орлёнок» в свое время, как я понимаю, был создан, как эксперимент, он использовался с одной стороны, как кузница комсомольских кадров, а с другой был полигоном для опробирования различных педагогических программ. Причём те, кто создавал «Орлёнок», не просчитывали результаты своего эксперимента. «Орлёнок» в той или иной степени, выполнял свои функции, но в связи с изменениями в стране, и просто с течением времени на него стали всё меньше обращать внимания, и он из структуры государственной (в смысле значения для страны), стал островом, оторванным от реальной жизни, были порваны связи его с большой землей, и вот эта проблема – «Орлёнок» отдельно, жизнь отдельно, а где-то между, и в тоже время внутри всего этого дети.
Разговаривая с орлятами на тему «вредности» и «полезности» «Орлёнка», морального права вожатых (по сути взрослых людей) так калечить детские души столкнулась с мыслью, что в «Орлёнке» происходит рождение души ребенка, а процесс рождения – болезненный, но необходимый. Тут можно поспорить во многих направлениях, что же всё время до «Орлёнка», ребенок жил без души, и что те, кто в «Орлёнке» не был, так и живут бездушными до самой смерти? Это вопросы все спорные, и дискуссию вести можно долго, но я не об этом хотела сказать. Там действительно что-то грандиозное происходит с детьми, пусть в этом письме это называется «рождением».
В «Орлёнке» мы рождаемся или перерождаемся, или обновляемся… происходит нечто, что заставляет и себя и других осмысливать иначе, меняется шкала ценностей и восприятия, и потом всю жизнь ты поступаешь так, как научил «Орлёнок», но проблема-то в другом. Проблема в том, что внешний мир не готов принять тебя нового, а попытки изменить что-то вокруг себя в большей степени ни к чему не приводят, это всё равно, что моська на слона гавкает, сражаешься с ветряной мельницей… Я говорю о том, что подготовить ребенка в «Орлёнке» к тому, с чем он столкнется дома невозможно, чего не говори ему, как не объясняй …Потому что, находясь в «Орлёнке» его законы становятся единственно правильными, и как понять, что это лишь временно, что это всё сконцентрировано на небольшой территории на берегу моря, а весь остальной мир живет по другим принципам, другим законам? Как говорится в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а орлята, возвращаясь домой, пытаются делать именно это, пытаются с шашкой наголо изменить мир, истребить зло, причём обычно в мировом масштабе.
Если в «Орлёнке» человек рождается, а рождение, это болезненный и необходимый процесс, и вместе с болью к нему приходит очень многое, то нет такой матери, которая сразу после рождения бросит своего ребенка в студеную воду, новорожденного кормят, поят, заботятся о нём, и потом уже окрепшего выпускают в мир. И ребенку, недополучившему внимания и заботы в детстве, очень трудно адаптироваться и сохранить, то что ему дадено свыше. А мы своих орлят (по сути тех же новорожденных) бросаем из огня да в полымя: «давайте, ребята, старайтесь, ищите и у вас всё получится, делайте «Орлёнок» вокруг себя». (И надо еще учитывать, что для большинства детей слово вожатого, после того, как он уезжает из «Орлёнка», становится истиной в последней инстанции). Ребенок приехал домой, пришел в свой класс, полный новых идей, мыслей, чувств, но для того, чтобы его поняли, и он смог реализовать себя, надо, чтобы этих самых понимающих людей было много, масса их должна стать критической, иначе опять же борьба с ветряными мельницами. Я говорю о том, что раз «Орлёнок» и все кто в нём работает и живет берут на себя такую огромную ответственность за маленькие неокрепшие души, должны брать ее в полной мере, и после «Орлёнка». Я говорю о том, что нужна программа по реабилитации, причём централизованная, по которой будут работать серьезные взрослые люди, способные принимать решения и действовать. В общем, я о том, что если «Орлёнок» и все мы говорим «А», то должны идти дальше и дойти до последней буквы алфавита.
И слезы при расставании — это, на мой взгляд, нормально, потому что плача там у автобуса, мы плачем о том, как было хорошо, и каждый ребенок в момент расставания свято верит, что обязательно встретится со своими друзьями, обязательно приедет обратно, это потом уже приходит понимание, что на самом деле, возможно ты уже никогда не увидишь тех, от кого уехал, в этих слезы есть надежда о завтрашнем дне, о завтрашней встрече. А вот слезы, которые дети льют в подушку у себя дома, в них действительно боль и страх. Первый год после «Орлёнка» я плакала каждый день, жила только письмами, благо их приходило великое множество, ревела и ждала встречи. И была реальная опасность замкнуться в этом письменном мире, и там остаться…
Но вот в чём парадокс: не могу однозначно ответить, чего больше дает «Орлёнок» плюсов или минусов, но точно знаю, что своего сына, когда подрастёт, обязательно отправлю в «Орлёнок».
|